На четвертый день Теоредис, ехавший во главе каравана, повернул вправо от шоссе, к узкой тропинке, извивающейся между невысокими холмами. Вокруг царила тишина, только внизу журчала маленькая горная речушка. Горизонт был окутан легким туманом, и казалось, что по мере приближения каравана туман поднимается и уходит все дальше, оставляя на редкой растительности холмов крупные, прозрачные капли росы.
Утреннее солнце озарило вершины далеких гор. Природа лениво просыпалась от ночной дремоты.
Ехали молча, все были погружены в свои думы. Идущий впереди Мурада пожилой грек глубоко вздохнул и воскликнул:
— О господи! Как красиво и хорошо кругом, и до чего же злы люди!
После двухчасовой езды, когда солнце уже вышло из-за гор, показалась убогая деревушка, притаившаяся между холмами. Закопченные одноэтажные домишки ее покосились, вросли в землю. На всем лежал отпечаток нищеты; даже бревенчатая церковь согнулась и покачнулась набок; казалось, что грубый деревянный крест вот-вот свалится с колокольни.
При появлении каравана вся деревня высыпала на улицу. До полусотни ребят разного возраста, с бледными, исхудалыми лицами и со вздутыми животами, одетые в лохмотья, окружили приезжих. Они удивленно рассматривали нежданных гостей. Мурад и его товарищи стояли неподвижно, опустив глаза, и дожидались возвращения своих попутчиков. Они смутно понимали, что в маленьком домике около церкви, где собрались караванщики и старейшины деревни, решалась их судьба.
Вскоре Теоредис окликнул Мурада:
— Эй ты, мальчик! Иди сюда, тебя зовут!
Мурад удивился, почему грек не назвал его имени, но, войдя в дом, понял.
— Твое имя отныне Николас! — сказал, улыбаясь, Теоредис. — Ты грек и мой племянник из города, жить будешь у нас. Твоего брата берет к себе священник, остальных пока пошлем на пастбище к чабанам, там народу немного. Отныне все вы греки, ты потихоньку растолкуй своим ребятам, чтобы они поменьше болтали. Ну что, батюшка, на этом и порешили? — спросил Теоредис седого священника.
— Да, так и сделаем, да поможет нам бог!
— Николас пойдет со мной, а остальных Захар поведет прямо к чабанам. Кстати, как вы назовете вашего?
— Пусть называется Георгис, по имени святого Георгия-победоносца, хотя грех без крещения называть святым именем.
— Что вы, батюшка! Ведь они христиане, крещеные! — возмутился Теоредис.
— Кто знает, как они крещены. Истинная вера наша, греческая. Христос, наш спаситель, сам крестил греков.
— Хорошо, батюшка, вы успеете их еще окрестить, — сказал Теоредис.
Оставив Качаза у священника, Теоредис повел Мурада к себе. На пороге его дома стояла сгорбленная старуха, закутанная во все черное. Голова ее все время тряслась.
— Здравствуй, мама! Вот и мы приехали, — как-то смущенно поздоровался спутник Мурада.
— Вижу, что приехал, а это кто с тобой?
— Сын моего друга Николас, он погостить приехал к нам.
— Уж не нашел ли ты клад? Может быть, разбогател, раз гостей привозишь с собой?
— Ладно уж, мама, где трое, там хватит и на четвертого, — с досадой возразил он. — Как-нибудь обойдемся.
— Дело твое, как знаешь. — И старуха, сердито хлопнув дверью, вошла в дом.
— Ты на нее не обращай внимания: она хоть и ворчливая, но сердце у нее доброе, — шепнул на ухо Мураду Теоредис.
Когда они вошли в низенькую, но довольно обширную комнату, навстречу Теоредису бросилась миловидная девушка лет семнадцати.
— Добро пожаловать, брат! А мы заждались тебя! Здоров ли ты?
— Спасибо, Марта, все в порядке. Вот я привез тебе еще брата, чтобы ты не скучала, только прошу его не обижать, он и так натерпелся. Помоги ему помыться, собери какую-нибудь одежду, в общем приведи его в порядок.
Марта, приветливо улыбнувшись, поздоровалась с Мурадом. Вечером, лежа на полу, рядом с постелью Марты, Мурад шепотом рассказывал ей о своих приключениях. Она тихонько вздыхала и плакала.
Вскоре Теоредис уехал, и они остались дома втроем. Несмотря на все старания, Мурад никак не мог угодить старухе. Утром, чуть свет, он бежал к речке за водой, чистил хлев, колол дрова, делал все, что ему приказывали, но старуха попрекала его каждым куском хлеба.
— Дармоеды! Стыда у них нет! Придут, сядут тебе на шею, а ты корми их! — вслух ворчала она каждый раз во время еды, и, если бы не Марта, Мурад, наверное, удрал бы куда глаза глядят.
Со дня приезда Мурад ни разу не виделся с товарищами, отправленными к чабанам. Но зато с Качазом он встречался часто. Качазу жилось значительно лучше, чем Мураду. Священник и его жена привязались к нему, как к родному, и решили его усыновить. Священник ждал какого-то праздника, чтобы по греческому обряду окрестить и после этого оформить усыновление Качаза.
Встречаясь, ребята строили десятки планов, один фантастичнее другого. То они возвращались в город и восстанавливали свои сгоревшие жилища, то уезжали в Россию и поступали в университет. Мурад, чтобы выполнить волю отца, хотел стать врачом, а Качаз — непременно офицером, а потом знаменитым полководцем, который стал бы воевать с турками…
Прощаясь, Качаз все же спрашивал:
— Неужели мы позволим себя крестить, потерпим такой позор? Ведь мы не турки какие-нибудь!
— Пусть крестит, от этого у нас с тобой ничего не убавится и не прибавится, — философствовал Мурад.
— Мне жаль попадью, уж очень добрая она, — говорил Качаз, — иначе я удрал бы.
— А куда?