Только на четвертой неделе его перевели в общую камеру.
Каждую неделю Астхиг аккуратно приносила передачу и писала записки. И, читая эти дорогие для него клочки бумаги, испещренные мелким почерком Астхиг, Мурад понимал, что в четырех стенах камеры он не одинок.
Вскоре Мурада перестали вызывать на допросы, и ему даже показалось, что о нем забыли. Но вот однажды его позвали на свидание. Он шел через тюремный двор с замирающим сердцем, уверенный, что увидит Астхиг. Сердце радостно билось. В тюрьме, в дни тяжелой разлуки, он еще больше почувствовал, как дорога ему эта девушка.
Вот и комната свиданий. Мурад был поражен: с противоположной стороны решетки стоял, слегка улыбаясь, Левон, в новом костюме, аккуратно выбритый, в неизменно ярком галстуке.
— Здорово, приятель! Наверное, не ожидал меня? — весело сказал Левон и подошел поближе к решетке.
— Признаться, не ожидал, — ответил разочарованный Мурад.
— То-то, брат! Я ведь говорил, что для друга ничего не пожалею, последнее отдам, а ты, наверное, мои слова принял за хвастовство.
Мурад молчал.
Левон подмигнул дежурному надзирателю, и тот повернулся к ним спиной.
— Скоро будешь на воле!
Мурад пристально посмотрел на Левона.
— Каким это образом? — недоверчиво спросил он.
— Очень просто. Я уже вел переговоры на этот счет: требуется солидное поручительство и кое-какие издержки. Ручаться за тебя, безусловно, могу и я, а насчет издержек тоже сообразим. Думаю обтяпать это дело дней через десять и приехать за тобой. На этот раз тебе не отвертеться, мы выпьем на славу!
Мурад молчал.
— Не унывай, друг, поверь — все будет в порядке. Ну, говори, кому что передать, а то время истекает.
Мурад вздрогнул.
— У меня никого нет! — резко ответил он и вдруг подумал: «Неужели и этого подослали?»
— Ну, будь здоров, до скорого свидания! — Левон надел соломенную шляпу, улыбнулся и вышел.
Мурад был озадачен: что все это значит?
Прошла еще одна томительная неделя. Наконец Мурада вызвали в канцелярию тюрьмы. Там его ждал Левон.
— Вы отпускаетесь на поруки вот этого господина, — сказал помощник начальника тюрьмы, показывая в сторону Левона.
Левон весело подмигнул.
— Ну что, сейчас веришь? — спросил он, когда, закончив формальности, они вышли на улицу.
— Не знал я, что ты такой всемогущий, — пошутил Мурад.
— Тут могущество ни при чем. — Левон понизил голос. — Наверное, твое освобождение входило в их планы, понимаешь?
— Ничего не понимаю.
— Не будь ребенком! — рассердился Левон. — Ты ведь знаешь, что я политикой не занимаюсь, это не моя профессия, но в таких простых вещах я разбираюсь. Нужно же, черт возьми, знать, кто стоит за тобой! В тюрьме они, наверное, попытались это узнать через тебя — не удалось. Сейчас будут следить за тобой…
— Но они могли и осудить. Меня же поймали с поличным.
— А какая польза от этого? Тебя осудят, а организация осталась. — Левон нагнулся к Мураду и шепотом сказал: — Скажу одно: полицейские сами предложили мне это.
— Понятно.
— Еще бы не понять! У тебя есть где остановиться? — вдруг спросил Левон. Может, ко мне зайдем?
— Нет, я пойду к себе на квартиру, там кое-какие вещи остались.
— Ну, брат, твои вещи хозяйка давно выбросила, а комнату сдала другому. Вещи взяла какая-то девушка, она тебе не то родственницей приходится, не то просто землячкой, так мне передавали.
— Землячка, — подтвердил Мурад.
— Ну, так как решил? Ко мне?
— Спасибо, я лучше пойду к землякам.
— Тебе виднее. Прощай.
Они разошлись в разные стороны.
После затхлого воздуха камеры у Мурада слегка кружилась голова, подкашивались ноги, как после тяжелой болезни. По мере того как он приближался к дому Астхиг, у него вдобавок начало сильно биться сердце, и Мурад это приписал своей слабости, хотя всю дорогу не переставал думать об Астхиг. И он завернул в переулок, где она жила.
Шли годы. На висках Мурада появилась седина, лоб покрылся глубокими морщинами, а он по-прежнему оставался бездомным рабочим-полубродягой.
Все говорили о трудных временах, о застое в торговле, о перепроизводстве в промышленности и старались объяснить это всевозможными причинами, не имеющими никакого отношения к действительному положению. Газеты, обсуждавшие изо дня в день на своих страницах экономические затруднения, открыто заявляли, что маленький Ливан не в состоянии обеспечить работой такое количество рабочих, намекали на армян: не будь, мол, приезжих, местное население могло бы получить работу. Шовинистические организации носились даже с планами выселения армян из страны. А то, что лучшие и плодородные земли захватывались французскими колонизаторами и что местные фабрики и заводы, не выдерживая конкуренции, без конца закрывались, об этом газеты молчали.
Французские колониальные власти разжигали националистические чувства арабов, и сокращение с работы касалось в первую очередь рабочих-армян. Только объединение профсоюзов под руководством коммунистов по мере своих еще не окрепших сил вело отчаянную борьбу с этим злом, разъясняя рабочим разных национальностей суть этой политики.
Трудно было рабочему-армянину получить работу. Еще труднее было этого добиться Мураду Саряну, занесенному полицией в черный список. А заработок был нужен, как никогда раньше. Вскоре после выхода из тюрьмы Мурад женился на Астхиг. Через год у них родилась дочь. В честь бабушки Мурада ее назвали Такуи.