Расплатившись со своим кредитором, он стал покупать бумагу и перья у него за наличный расчет. Потом купил на базаре приличное платье, ботинки и стал походить уже на настоящего писца.
Ради осторожности все деньги ребята делили поровну между собой.
Когда у них собралось немного денег, Ашот предложил двигаться дальше:
— Хватит, Мурад, всех денег все равно не заработаешь. Надо поскорее попасть в Стамбул. Надо двигаться!
Мурад протестовал:
— Подождите еще немного. Нам нужно накопить денег, чтобы хватило на всю дорогу. Такой удачи больше может и не быть.
Но неожиданно Мураду пришлось прекратить это доходное занятие.
Старшие писцы с некоторых пор стали коситься на Мурада. Он сбивал им цену. С каждым днем, по мере того как дела Мурада улучшались, у них уменьшался заработок, и, чтобы избавиться раз и навсегда от этого «щенка», как они звали Мурада, в один из базарных дней, когда ожидался большой наплыв народа, трое писцов напали на Мурада, разбили его прибор, разорвали бумагу и самого избили до синяков, предупредив, что если он еще раз осмелится появиться у мечети, то его убьют.
С опухшей щекой и синяками на всем теле, в разорванной одежде, Мурад еле-еле добрался до дому. Там оставался только Мушег, остальные были на базаре. Не застав Мурада у мечети, ребята в тревоге прибежали домой. Узнав о несчастье, постигшем его, они возмутились.
— Мурад, напишем на них жалобу в полицию? — предложил Смпад.
— Только этого нам не хватало! — возразил Качаз. — Пойдут вопросы да расспросы… Нет, это не годится, надо самим расправиться с ними!
— Знаешь что? — оживился Ашот. — Мы проследим, когда они вечером будут возвращаться домой, и поодиночке расквасим им физиономии.
— Нет, ребята, нам тут делать больше нечего. Собирайтесь, завтра рано утром тронемся в дорогу, — сказал Мурад.
— Как? Они тебя избили, а мы, как трусы, не отомстим? — возмутился Качаз.
— Мурад прав, — слабым голосом произнес Мушег, — не надо ввязываться в новую историю. А если говорить об обиде, то это мелочь по сравнению с тем, что мы пережили.
На следующий день, купив на базаре ослика и посадив на него Мушега, они вышли из города и двинулись по направлению к железной дороге.
Сейчас они шагали через плодородные земли Анатолы — Сивасского и Кайсерийского вилайетов, в городах и селах которых до 1915 года жило много армян. Турки истребили все население, но они не смогли уничтожить многочисленные памятники, свидетельствующие о трудолюбии армян и высокой их культуре. На труднодостигаемых вершинах гор возвышались здания величественных монастырей, архитектура и стиль которых были свойственны только армянскому зодчеству. Проходя мимо опустошенных армянских деревень, ребята видели большие, красивые каменные здания, в которых когда-то учились армянские дети. Они часто заходили в эти деревни. Пустыня. Ни следа жизни. Все разграблено, разрушено… Побродив немного среди этих развалин, ребята опять выходили на дорогу и с гневом в сердце шли дальше.
Лето подходило к концу. На полях колыхались налитые зерном пшеница, ячмень. А ближе к деревням, по обеим сторонам дороги, нескончаемой вереницей тянулись сады, огороды, бахчи. Всего было много, благодатная земля давала обильный урожай, но сами труженики ходили в лохмотьях, полуголодные: все эти огромные просторы принадлежали беям и кулакам. В турецких селах, куда иногда заходили ребята, совсем не осталось молодых мужчин, их взяли в армию, и все приходилось делать женщинам или старикам. Рабочих рук не хватало, и крестьяне охотно предлагали работу. Иногда ребята по нескольку дней задерживались в больших селах, помогая убирать урожай.
Работая на полях рядом с крестьянами-турками, они близко видели жизнь деревни. Не раз они бывали свидетелями приезда в деревню чиновников, которые в сопровождении жандармов собирали налоги. Чиновники забирали у крестьян все, а при сопротивлении еще и избивали их.
Мурад постепенно начал смотреть на мир другими глазами. Оказывается, турки тоже не одинаково живут. Взять этих бедных крестьян, — разве чиновники и жандармы относятся к ним лучше, чем к армянам?
— Смотри, Ашот, жандармы с этими крестьянами поступают не лучше, чем с нами: последнее отбирают. Я сейчас вспомнил, как они отбирали ваших овец, помнишь? — спросил как-то Мурад.
— Конечно, помню. Только своих они не убивают, — ответил Ашот.
— Хочешь, чтобы убивали всех? Тогда некому было бы работать, — вставил Качаз.
— А по-моему, окажи крестьяне сопротивление, жандармы убили бы и их, — сказал Мурад.
Мушег совсем уже поправился. Он теперь не ехал на ослике, а бодро шагал со всеми. Иногда, идя рядом с Мурадом, он вспоминал те счастливые времена, когда они учились в школе и жили, окруженные любовью и лаской. И однажды Мушег спросил:
— Скажи, Мурад, ты видел, как погибли мои мать и сестра Астхиг?
— Нет, не видел.
— Это правда?
— Истинная правда. Я видел твою сестру за несколько дней до Дерсима, после того как мать Апета легла на дороге и не захотела подняться. Когда мы остановились на ночлег, Астхиг разыскала нас, села рядом и утешала как могла. Ты ведь знаешь, какое у нее было сердце!
— Мне ли не знать! — вздохнул Мушег.
— Она очень сокрушалась, что ты пропал, но верила, что найдешься.
— Вот я нашелся, а ее нет.
— Может быть, она где-нибудь тоже думает о тебе. А вот нашей Аместуи нет, нет и бабушки. Я сам видел, как у нее хлынула кровь из раны, и, знаешь, до сих пор не могу себе простить, что не подошел тогда к ней, не облегчил ее последние минуты…